— Только, Элечка, если ты уж решила поменять имидж, слушай мои советы, — предупредила мама, не без основания опасаясь, что поход закончится покупкой новых брюк — джинсов или в стиле милитари — и футболки.

— Да, конечно, мамочка! — ответила я, как по нотам, отыгрывая роль пай-девочки.

Мама немного успокоилась и завела меня в один из отделов, где с ходу навалила мне на руки груду всего — каких-то платьев, сарафанов, юбочек.

Я молча принимала все и плелась в примерочную: в тряпках мама разбиралась гораздо лучше меня. Да и могла ли я еще, скажем, несколько месяцев назад представить, что буду шляться по торговому центру и мерить всякие гламурные вещи? Я, которая всегда смеялась над Милой. Увидь меня сейчас одноклассники, они бы глазам не поверили.

В школе у меня сложилась определенная репутация. Все в классе знали, что идти против меня — себе дороже. Язык у меня, к счастью, подвешен именно в том месте, где надо, к тому же я не стесняюсь использовать оружие врага.

Так, Ксюшу Пеночкину — эдакую мальвинку с длинными ресницами и тупым выражением на кукольной роже — я била Милкиным оружием.

Проходишь, бывало, мимо их компании, восторгающейся очередной Ксюшиной обновкой: «Ой, какие брючки!», «Супер!», «Кавай!», и небрежно, будто мимоходом бросишь: «Это ты на распродаже купила? Судя по линии талии, из коллекции прошлого сезона». Они и заткнутся, только смотрят вслед злобно и шипят. Ну шипите, шипите на здоровье, мне от этого ни жарко ни холодно.

В последнее время я, правда, слишком занята, поэтому их и не трогаю. Но они по привычке шугаются. Вот что значит дрессировка!

Я взглянула в зеркало примерочной, одергивая подол коротюсенького платья. Нет, пожалуй, мама переборщила, к такому я еще не готова. Да и Макс насмотрелся на гламурных девочек в едва прикрывающих пятую точку платьицах, его этим не взять. Тут нужно нечто другое. Смелость и необычность — вот что его привлекает, на этом мы и построим свою игру.

В школе, кстати, заметили, что я стала немного другой.

Ковалев вот вчера подошел и, словно забыв, с кем имеет дело, положил руку мне на плечо, говоря: «А ты, Эль, изменилась, в тебе появилась какая-то загадка».

Это он опять ко мне клеится. Он ко мне уже давно клеится, класса, наверное, с пятого.

Уж не знаю, на что надеялся, наверное, на то, что я совсем сбрендила, но я сбросила его руку с плеча и доходчиво объяснила направление, куда ему следует держать путь.

Ковалев отсалютовал мне и сказал, что непременно отбыл бы туда, но только в моей компании. Он вообще не теряется и в принципе мог бы понравиться мне, если бы мне вообще мог понравиться кто-то из одноклассников. Но, увы и ах, предпочитаю ребят постарше. На кишащую вокруг мелюзгу и смотреть без необходимости не буду.

— Ну как? — в кабинку заглянула мама, оценивая креативное, похожее на робу, платьице — длинное, но тем не менее выгодно скрывающее недостатки моей фигуры и подчеркивающее ее немногие достоинства. — В принципе хорошо, но, может, что-то понежнее?

— Нет, возьмем это, — твердо сказала я, и мама, привыкшая, что у меня не забалуешь, согласно кивнула:

— Впрочем, тебе действительно идет.

Кроме платья мы выбрали короткую юбку, а затем, побродив по этажам, обзавелись ветровкой, несколькими топиками, еще одним платьем, покороче, туфлями и новым бельем. Обычно я предпочитаю простое бесшовное белье спортивного типа, но тут наступила на горло собственной песне, выбрав кружевное — очень неудобное. Не знаю, как Милка носит все эти трусики-стринги, безжалостно впивающиеся в попу.

— Вот и ты стала совсем большая, — произнесла мама немного грустно, когда мы усаживались в такси, чтобы ехать домой.

Возраст для нее — больная тема. Еще бы: ей уже почти сорок, но я лично видела, как она расцвела от радости, когда однажды на улице какой-то незнакомый противный дядька походя бросил:

— Ой, какие милые сестрички!

Это о нас с мамой. Тут детектора лжи не нужно, чтобы понять что к чему, но она купилась и растаяла, как мороженое.

Мы вернулись домой. Предварительная часть подготовки почти завершена. Осталось еще одно… Но это — завтра.

Добиваться от людей того, чего хочешь — легко. Большинство из них можно взять на «слабо», остальных — на один из их недостатков, большей частью почитаемых самими объектами как достоинство.

Мысль, наверное, не новая, зато верная. И вот к ней маленькая, но не без художественного вкуса, иллюстрация.

— Ты когда-нибудь целовался? — Я уставилась на Ковалева, под моим взглядом все больше и больше наливавшегося краской. Прямо-таки не парень, а красна девица.

— Ну целовался, — произнес он, глядя себе под ноги и отчего-то сразу потеряв обычную бойкость, — а что?

— Врешь! — Я склонила голову набок, разглядывая его чуть оттопыренные уши.

— Не вру, — обиделся Ковалев.

— Докажи!

— То есть?!

Если он и до этого был весь красный, то теперь стал багровым — таким, что и закатное небо сдохло бы от зависти к совершенству этого цвета.

— Пойдем, — тратить время на слова казалось бессмысленным и тупым. Такие, как Ковалев, лучше понимают действия. Поэтому я взяла его за рукав и потащила прочь из школы в один укромный закуток, куда редко заглядывали без необходимости.

— Но сейчас же физика начнется… — пробормотал он, следуя за мной, словно овца на заклание.

— Ах, физика?! Ну как хочешь. Найду кого-нибудь другого. — Я резко выпустила его рукав и фыркнула — подумаешь, прилежный ученик! Благодарен должен быть за то, что я решила его осчастливить, а он «физика!»

— Эль, ну погоди, так же нельзя!..

Теперь уже он вцепился в рукав моей новенькой куртки.

— Нельзя? А как можно? — Я смотрела на него прищурившись, словно сквозь прицел снайперской винтовки. — Трусишь, да?

— Я… Нет. — Он сжал губы и, решившись, тряхнул головой. — Пошли.

Мы шли, не глядя друг на друга, стараясь не коснуться друг друга даже рукавом.

Почему я выбрала его? Потому, что с ним проще. Я заранее знала, что он сдастся. Тем более почему бы Ковалеву не принести хоть какую-то пользу, раз уж он запятнал себя полным отсутствием вкуса? Прямое свидетельство тому — что он пялится на меня.

Серое небо. Ободранная штукатурка, исписанная всякими «Миша + Лена» и «Коляныч фуфло». Я видела все это очень отчетливо, в мельчайших деталях.

Я развернулась к Ковалеву и уперлась спиной в стену, самой себе вдруг напомнив партизан перед расстрелом из какого-то фильма про войну.

— Ну, — нетерпеливо окликнула его я. — Ну же!

Его губы приближались к моим очень медленно. Ковалев закрыл глаза, а я, напротив, смотрела — внимательно, чтобы не упустить ни одну деталь. Вот наши губы встретились, и мне в рот толкнулось что-то мокрое. Было странно и немного противно. Вот и все, что называют великим чудом поцелуя, или Ковалев все-таки не умеет целоваться?

Он смотрел на меня. Уже не смущаясь — глаза в глаза, словно силился отыскать там что-то.

— О’кей, зачтено. — Я вытерла рот рукавом куртки.

Ожидание в глазах парня погасло, словно вдруг выключили свет.

— Счастливо оставаться. Физика, если не забыл, уже началась! — напомнила я и поспешила к школьному зданию. Как оказалось, весьма вовремя. К тайному убежищу направлялась целая группа мальчишек из одиннадцатого класса, в нетерпении уже тискающих в пальцах сигареты. Еще немного, и они бы застукали нас.

— Эль, ты вообще человек?

Я обернулась. Ковалев стоял посреди дорожки. Парни поочередно оглядели нас и громко заржали.

— Нет, На’ви с планеты Пандора [4] , — ответила я, улыбнувшись.

— Это видно.

На физику он не пришел. Ну и ладно. Все, что было нужно, я уже получила.

В моей жизни все вдруг смешалось, а на смену порядку пришел хаос. Немало проблем связано, конечно, с Элей. У нее ужасный характер. Наверное, виноват в этом переходный возраст, хотя не помню, чтобы я была такой. Мои пятнадцать прошли, в общем, мирно, я даже с родителями не особо конфликтовала, да и что там конфликтовать — папа постоянно на работе, не вмешивался в семейные дела, а мама поддерживала меня во всем. Курить меня не тянуло, пить тоже, не говоря уже о чем-то более тяжелом. Мне не требовалось самоутверждаться через протест, я всегда оставалась собой, какой была до последнего времени: спокойной, веселой, любящей то, что по-настоящему красиво.